Я сама пережила аборт, и то чувство вины и стыда, которое теперь лежит на мне, не описать словами. Я хотела бы поделиться с вами своими впечатлениями от аборта — может быть, после публикации этого текста абортов станет меньше. Я помню очень отчетливо, как захожу в просторное помещение с белыми стенами и вижу прямой коридор, в глубине которого теряются очертания предметов. В комнате по левую руку от меня стоят и разговаривают врачи, на них голубые халаты, и говорят они, не приглушая своего голоса, громко, внятно и почему-то слишком резко. — Чего трясешься? — спрашивает женщина-врач. — Рожать надо, раз трясешься, а если не можешь рожать — так сделаем все и делу конец. Она проводит меня в другую комнату, и я впервые за долгое время начинаю чувствовать сильную дрожь, с которой невозможно справиться — крупные судороги, которые прокатываются по поверхности моих ног, и которые ничем нельзя успокоить. Мне начинает казаться, что у меня жар, и все дело лишь в температуре помещения, в котором я оказалась. Сквозь окно я вижу дома и небо, все это очень серое, тусклое и как будто свет утратившее. В комнате четыре кровати, которые стоят в ряд довольно близко к друг другу. Нужно раздеться догола. Я стаскиваю с себя сапоги и джинсы, потом наступает очередь блузки и нижнего белья. Холодно. Так намного холоднее. Мне нужно надеть на себя полупрозрачную голубую накидку и одноразовые бахилы на голые ноги. Потом велено лечь. Я чувствую страх, который комком поднимается к самому горлу, и я закрываю лицо руками, чтобы хоть как-то отвлечься. Рядом со мной лежит другая пациентка — она едва говорит по-русски и смотрит на меня испуганными и сочувствующими глазами. — Почему? — задает она, как может, вопрос. — Тот человек, он муж? — Нет, — отвечаю я, и добавляю, — мне страшно. Она кивает головой в ответ и еще говорит, говорит много и невнятно. Потом открывается дверь. — Кого возьмем? Эту? — слышится голос врача. Они уводят мою соседку, но потом очень быстро, спустя пару минут, возвращают ее в палату, потому что перед наркозом нельзя есть, и теперь ей нужно ждать здесь еще час. Теперь они смотрят на меня. — Иди ты. Я встаю и не вижу практически ничего, кроме врача и еще двух женщин. Мне нужно преодолеть коридор, он очень небольшой, но мне хочется думать, что он длинный, очень длинный. — Вставай на весы. Они маленькие, эти весы. Я едва на них помещаюсь. Стрелка мечется в середине между метками «50» и «60», но я не могу разобрать точно, оступаюсь и схожу с них. Теперь операционная. Нужно сесть на кресло, рядом с которым стоит цилиндрической формы тумба со шлангом, прикрепленным к ней. Я залезаю на кресло, и женщина начинает двигать меня к себе, — мне страшно так, что хочется кричать. Я вижу напротив себя большое окно и белую стену, но потом я поворачиваю голову и вижу лицо врача, который набирает в шприц лекарство. Я вижу это лицо очень отчетливо, у него прямой нос и большие глаза какого-то темного оттенка, я хочу поймать в них хоть толику сочувствия, но ее нет, и слезы начинают катиться из моих глаз. Я плачу, я не могу остановиться. Я не издаю ни звука, но я плачу так, как в детстве — беспомощно и тихо. Женщина перевязывает мне обе ноги жгутом. То же самое делает врач и с моей рукой. — Сжимай и разжимай кулак. У тебя очень тоненькая ручка и вообще не выражены вены. Трудно будет попасть. Я сжимаю кулак как можно крепче, но понимаю, что сил даже для этого недостаточно. — Если ты будешь плакать, то тебя не возьмет наркоз. Шприц, игла. Голова женщины между моих ног и слова: — Укол пошел. Она достает какой-то металлический и довольно длинный инструмент. Я закрываю и вновь открываю глаза — так повторяю ровно 2 раза. Ровно 2 раза в моей голове мелькает мысль о том, что я пока в сознании. Я чувствую холод и вибрацию, которая идет от шеи к голове, медленно — сначала к ушам, потом… Мой крик. Я кричу несколько раз, и от этого же и открываю глаза. — Мне больно! Я лежу в палате, накрытая пледом, на моих ногах носки. Я чувствую очень сильную, небывалую раньше боль в низу живота и спрашиваю у соседки: — Мне уже все сделали? Мне правда все сделали? — Да, да, — говорит она. — Врач тебя принес на руках. Скоро поведут меня. Ты полежи немного. Я надеваю белье, одежду, часы. Входит врач и делает мне укол. Затем пришло время УЗИ. Я успеваю посмотреть на экран и увидеть, что черного пятна, внутри которого лежал, свернувшись, маленький человек, уже нет. Еще час назад оно было. Его нет. Его не будет. Человек остался в комнате с белыми стенами, содержимое насоса потом выкинут или выльют, и не будет этого человека, которому я была матерью. ;А потом наступает состояние размягченного мозга и притупленного сознания. Мы едем в машине. Я сижу и сквозь одежду вижу свои руки, как будто изнутри просвечивающиеся, и тонкие синие вены, в которых покоится моя кровь. Моя душа отделена от меня, я только смотрю на свои пальцы, покоящиеся на коленях и дрожащие от холода — я вижу их, но не чувствую, это просто предметы, у которых нет прямого отношения к моему телу. Мне хочется улыбаться от того, что я совсем ничего не чувствую, — никакой боли, никакого страха и никакого счастья. Счастья больше нет. Будет ли оно?...
